РАГНАРЕК. Первая встреча - Страница 20

– Да. Где-то дней на пять там задержимся.

– Вот и отлично, по дороге со своими все обсудишь, а там уже я тебя найду и скажешь, что порешили, идет?

– Идет, – торговец, явно повеселевший, пожал руку бандиту, хлопнул по плечу капитана и, развернувшись, зашагал к уже вновь выстроившемуся в поход каравану.

Костер горел ровным пламенем, на котором, что-то весело насвистывая, Кутузов жарил наловленных полчаса назад ящериц. Пахло от этого барбекю острым запахом полыни – это выгорали ядовитые железы. Но как объяснил проводник бандитов приступая к приготовлению, после термообработки яд этот не опасен для человека, по крайней мере в небольших количествах. Гринька правда язвительно пояснил, что одноглазый вообще готов есть все подряд, и убеждать всех, что в небольших дозах, даже плутоний не повредит. На что Иван заметил, что кто-то может кормиться сам, Гринька сразу же капитулировал и вызвался первым помощником повару. Настроение у всех было приподнятым, Кристинка уговорила Корявна найти более-менее чистый водоем. Саныч привалившись к стволу дерева дремал, с блаженной улыбкой на губах. Тигренко присел рядом, разобрав автомат приступил к чистке оружия.

– Спрашивай, капитан, – не открывая глаз, произнес глава бандитов, – вижу, не терпится тебе.

Роман покривился, плохо, раз так заметно его любопытство, но все же произнес:

– Ты говорил в контейнерах оружие, а торговцу что-то про присыпку какую-то задвигал.

– Кокс, – коротко кивнул Саныч, – мы зовем его присыпкой, пережиток времен до Торнадо.

– Наркотики, – скривился Тиграш.

– Прекрати, капитан, – ухмыльнулся бандит, – право слово как ребенок, ей богу. В этом мире, это прежде всего стимулятор, это оружие. Встречал я одного барыгу, который его продавал под благозвучным названием: «порошок бесстрашия». Да и в некоторых местах, где так или иначе остались врачи, покупают его, и как анестезию и как антидепрессант.

– Понятно, это таким образом ты прям, едва ли не благодетель получаешься.

– Именно, – не обратив внимания на издевательский тон капитана согласился Саныч.

– А что же, раз это теперь не наркотик, и не привыкаешь к нему, да?

– Да на него и в прошлом мире подсаживались лишь мозгами. И вообще, капитан, прекрати ты это чистоплюйство, я все-таки не рабов продаю.

– Наверное, просто возможность не подвернулась…

– Да пошел бы ты, капитан! – дремота с Сан Саныча слетела, отброшенная злостью. – Я людьми не торгую, понял! И не надо меня причислять к законченным сволочам, понял, фраер фельдиперстовый!

– Ого, принципы, оказывается есть.

Саныч матюгнувшись, поднялся, сплюнул под ноги и отошел, бросив кухарящим подчиненным:

– Пойду, прогуляюсь.

Едва он скрылся за деревьями, как не отрываясь от готовки заговорил Кутузов:

– Зря ты так, капитан, он не плохой парень, и голова у него варит будь здоров. И на счет принципов зря ты его цепляешь. Понятное дело, ты решил раз бандиты, значит душегубы законченные, только это не совсем верно.

– Вернее совсем неверно, – вмешался Гринька, – и Саныч, не смотря на молодость, главарь правильный, как этот, как его, Робин Гут, вот! И за девчонку твою, он первый ствол вскинул.

Тигренко молча собрал автомат, проверил магазин.

– Ладно, может я в чем-то и не прав, извините.

– Да ты не перед нами извиняйся, Ром, – улыбнулся Гринька, – ты перед Санычем извинись.

Тигренко задумчиво кивнул:

– Извинюсь, – и, закинув автомат за спину, двинулся вслед за ушедшим бандитом.

Юного главаря он нашел сидящим на поваленном дереве, метрах в тридцати от стоянки. Саныч сидел склонив голову на бок и отрешенно рассматривал большой, с поднос величиной, цветок кровянистого цвета, выросший из гриба чаги. Тигренко присел рядом:

– Наверное я погорячился… прости.

– Бывает, – не глядя на него, кивнул Саныч.

– Да нет, не бывает, не знаю, что на меня нашло. Просто… просто не…

– Просто не веришь ты мне, и моим людям не веришь. Ладно, капитан, не мучайся, понимаю каково тебе сидеть и перед таким как я извиняться.

– Да причем тут это!

– При том, капитан, при том. Только, обидно, понимаешь. Я ж и в прошлой жизни, не шоколад с медом хавал. Детдомовский я, когда вся эта херня случилась, мы в лагере отдыха были. Воспитатели, пьяные поголовно, понятное дело, для них это просто способ оттянуться был. За нами в основном Люда следила, старшая наша, детдомовская. А они раз ее, продали за бутылку какой-то дорогой иностранной бурды, каким-то приезжим уродам, и ее всю ночь не было… А утром она вся зареванная, в порванном сарафане… любимый у нее сарафан был, такой белый в голубенький цветочек… А вечером она повесилась… мне ж пятнадцать было, она моя была! Понимаешь, капитан!!! Моя была, – Саныч зарыдал, отрывисто зло, слезы заскользили по небритым щекам. – Убил я их… всех… и тех четверых ублюдков, и воспитателей наших… зарубил топором… и по ночам, мне они не являются… Люда снится… бывает…

– Прости, Саныч, прости, – уже абсолютно искренно прошептал Тигренко.

Саныч утер слезы, посидел, молча, поднялся.

– Пойдем, капитан, там, наверное, мужики уже жратву приготовили. И капитан, брось ты эти мысли, не гожусь я для службы, и мужики мои тоже. Да и не для чего нас спасать, – он весело глянул на открывшего рот Тигренко. – Мы живем, так как живем, и нас это вполне устраивает.

– Понятно, ну может когда и передумайте.

– Может и передумаем, – весело хмыкнул Саныч, вновь, почти став прежним, и развернувшись, зашагал к лагерю.